Хранитель огня

В один из апрельских дней как гром среди ясного неба в телефоне прозвучало: „Умер Анатолий Одзиевич…” А в компьютере был перевод его последнего интервью, которое он дал Анне Радзюкевич из журнала Przeglądąd Prawosławny (Православное обозрение). Фрагменты из этого интервью с профессором Белостокского университета, руководителем кафедры математической физики, председателем общества Ruś и большим другом варшавского общества Russkij dom Анатолием Одзиевичем мы публикуем сегодня.

АР: Общество Ruś родилось 30 лет назад. Слово „Русь” сегодня самостоятельно не существует ни в одном из названий государств, ну разве только как часть слова в названии государства наших соседей – Беларусь. Существует ещё понятие „Святая Русь” как идея. А тут общество с таким названием. Сегодня многих оно бы раздражало.

– И в то время достаточно дразнило… Но мы решили, что само название имеет однозначный характер, что в таком обществе могут найти своё место и белорусы, и украинцы, и русские, и „тутошние”. Русь для нас была общей. И этого никто не может опровергнуть.

АР: Небольшой „белостокский край” уже 30 лет назад подвергался „делению”…

– Когда Европа объединялась, мы разъединялись, и это происходило на такой маленькой территории. Оказалось, что можно было, как это сделал Сократ Янович, прийти к выводам о нашем происхождении от балтов или кельтов, только лишь бы не от восточных славян. И это был способ вырваться из нашего сообщества.

АР: Да, но когда создавали Ruś, Европа объединялась, а Восток распадался. 30 лет назад именно в Беловежской пуще был подписан акт роспуска СССР. Кто-то помогал в дроблении Востока и нашего Подлясья?

– Видимо, кому-то это было нужно. А наш народ не смог проявить достаточно национального самосознания. Раздел на белорусов, украинцев, православных поляков был второстепенным. Объединяло нас понимание принадлежности к восточнославянскому, православно-русскому миру…

АР: Вы проводили международные научные конференции с участием физиков и математиков из разных стран, предлагая не раз контакт с нашей русской культурой. Как это воспринимали Ваши гости?

– Помню такой случай. Идёт конференция. За одним столом сидят два физика. Один из Киева, другой из Минска. Разговаривают друг с другом по-английски. Когда они сориентировались, какова моя позиция, учёный из Минска спросил: „Анатолий Анатольевич, Вы считаете нас предателями?” Ответил: „Да!” Но я также встретил немало учёных, которые ценили такую мою однозначную инициативу, среди них Игорь Ростиславович Шафаревич, мировой славы математик. Мы с ним стали друзьями. Жил у нас в скансене в Беловеже и был гостем в моём доме. Он также принимал меня в Москве как важного гостя. Теперь дружу с его сыном, Андреем, деканом факультета математики и механики МГУ.

АР: Да, Вы никогда не скрывали своих взглядов.

– И нигде. Если бы скрывал свои взгляды на жизнь, историю и культуру, то сам себя бы не уважал. Мой характер и темперамент не позволяют мне притворятся.

АР: Но это нередко приводит к конфликтным ситуациям.

– Поэтому некоторые обо мне плохо думают.

АР: Представление о русских, особенно в Польше, обросло таким клейким слоем несправедливых, унизительных стереотипов, поэтому не нужно удивляться, что многие хотят забыть свои русские корни.

– Извините. А где человеческое достоинство? Понятно, есть две дороги – когда говорят свысока о твоём народе, а значит и о тебе, можешь прижать уши, молчать и не признаваться в своём происхождении. Но если я хочу уважать себя, своих родителей, дедушек и бабушек и всех предков, то я никогда не встану на такую позицию и не позволю, чтобы меня оскорбляли.

АР: До вашей позиции люди обычно дозревают позднее.

– Не всегда. Мне не было восемнадцати лет, когда я выехал из Орли в Варшаву на учёбу. Увидел совсем другой мир, чем тот, что был в Орли. Жил в общежитии, а там без конца студенты с презрением плевали на СССР. Некоторые гордились тем, что надругались над могилами советских солдат. У нас в Орли я не слышал, чтобы люди говорили что-то плохое о другом народе. Даже тех, кто поджигал наши деревни, не раз при этом гибли люди, называли бандитами и никогда – поляками. А ведь поляк – это и мой школьный приятель, причём, не один. И до сих пор. А когда критиковали, то своих даже сильнее, чем чужих. О евреях? Больше над ними смеялись, чем их критиковали. А тут в Варшаве встречаюсь с такой „бескорыстной” ненавистью к тому, кто отличается происхождением и вероисповеданием!…

АР: Стыд – это сильное чувство и оружие одновременно. Нам пытались внушить чувство стыда только за сам факт нашего происхождения и нашей веры, не беря во внимание наши моральные качества. Как указала в своей докторской диссертации профессор Ельжбета Чиквина, мы являемся группой заклеймённой. Поэтому наши люди стыдятся говорить в городе на своём языке.

– Среди моего поколения я мало встречал людей, которые не боялись говорить по-своему. Но уже поколение нашего университетского студенческого движения ломало эти барьеры страха и стыда. Я гордился этой молодёжью. К слову, я сам активно участвовал в развитии этого движения, хотя никогда не был в руководящих структурах.

АР: А что для Вас было важно?

– Уж точно не гордость за то, что ты стоишь во главе какой-то группы, которая отделилась от нашей русской общности и поддерживается финансово из какого-то бюджета. Самое важное, что у тебя есть понимание того, кто ты есть, кем были твои предки, носителями какой культуры. Кто-то очень точно сказал, что сохраняя традиции, мы не становимся хранителями не пепла, а огня.

АР: Тогда что Вы вынесли из своей Орли, из своего дома?

– Я ещё не умел читать, был пацаном, а уже подслушивал, что старшие говорят у церкви. К моему отцу приходили зимой мужчины и играли с ним в карты, иногда до полуночи. А я сидел на печи и прислушивался к их рассказам. А им было о чём говорить! Пережили революцию, войны. Жили в разных странах при определении новых границ, хотя всегда жили на той самой орлинской земле. Это были люди суровые. Не всегда образованные, в смысле сегодняшних стандартов. В лучшем случае у них была за плечами семилетка, как у моего деда, например. И он в то время считался хорошо образованным человеком. Но у них был огромный опыт. И то, что они говорили, не было результатом пропаганды, которую сегодня называют исторической политикой. Это был результат их живого участия в той жизни. И я им верил.

АР: Ваш отец был председателем районного кооператива в Орли?

– Да, четверть века, хотя у него тоже было только семь классов образования. А у кого тогда было больше? Деревенские хлопцы доходили до четвёртого класса – и на этом заканчивалось их образование. Нужно было косить, копать, молотить, строить. У кого было время для учёбы? Мой дядя, мамин брат, с 14 лет был полным хозяином семьи. Как и мама, успел закончить только четыре класса.

АР: И имели при этом жизненный опыт.

– Да, на своей шкуре „отработанный”, то есть реальный, не взятый из учебников или из газет.

АР: Получается, что тогда существовала только тяжёлая физическая работа и страх перед сменой власти, перед войной?

– Ну что Вы? У нас в доме всегда было много книг. Все их читали. В молодости я собрал всю классику русской и польской литературы. Мы пели наши песни, например, когда ехали с отцом на грузовике. Пел мой отец, его брат и сестра – на три голоса! Прекрасно! А тётя всю жизнь пела в церковном хоре.

АР: Согласны ли Вы с мнением, что только художественная литература, литература высокая, выдающаяся в состоянии объяснить нам этот мир?

– К сожалению, сейчас художественная литература заброшена, а ведь только она формирует вашу личность, ваши взгляда, ваши чувства, ваше представление о себе. И в ней есть сила, которая может объединить людей.

АР: А Вы с первых дней были председателем общества Ruś?

– Сначала его возглавлял Александр Никитин, а я был его замом. К сожалению, Саша умер молодым, и тогда я его заменил. Среди наших членов общества были такие яркие люди, как Николай Копчук. Познакомился с нами, когда мы – хор белорусских студентов пели русские песни в поезде из Варшавы в Белосток. Часто потом встречались. Помню наш совместный обед в давнем ресторане „Туробланка”. Разговаривали по-нашему. Подходит к нам недовольный мужчина со словами: „Могли бы по-немецки говорить!” На что Копчук переходит на хороший немецкий. Мужчина просто онемел и быстро отошёл. Оказалась, что мой товарищ попал сначала на работу в Германию, где быстро выучил немецкий, а потом уже в Красную Армию. Был адьютантом генерала и его переводчиком, потому что прекрасно знал и немецкий, и русский. Потом работал инженером, директором на разных фабриках, а потом стал чиновником муниципалитета.

Другой интересный человек – Лидия Петровна Стодулко. Была доктором русистики. Работала в нашем университете в Белостоке. Любила русскую поэзию и литературу. У нас в обществе проводила поэтические вечера. Заражала любовью к поэзии и детей, и молодёжь. С первых дней у нас в обществе был свой юрист Пётр Ющчук. Был нашим секретарём. Он следил за законодательством, за нашими отчётами, за новой информацией. В работе нашего общества много лет активно участвуют Алла Матренчик, Гражина Назарук, Алла Кабач, Алексей Муларчик.

АР: Вы сейчас говорите о людях взрослых и пожилых уже. А у вас есть место для молодых?

– Конечно. Мой сын Толик сейчас в седьмом классе. Ходит в православную школу им. Кирилла и Мефодия. Говорит мне: „Знаешь, весь наш класс считает себя поляками. Только я один русский. Но я с ними работаю”.

АР: О! У Вас будет последователь! Родители, наверное, самые важные люди в формировании самосознания детей.

– Конечно. Мальчики обычно ориентируются на отца, девочки на маму. Но ты и сам должен быть в порядке – иметь свою гордость, достоинство, быть честным, не обманывать никого, ценить предков. Тогда ничего не придётся ребёнку говорить. Он твои правила и принципы переймёт без слов, подсознательно. Если будешь честным, то и сын будет таким. Если будешь лгать, то и сын…

АР: Глядя на окружающую нас русофобию как своего рода идею государственного устройства, многие могут сказать, что „против ветра не подуешь”.

– Абсурд! Нужно боротся за свои традиции до конца, не обращая внимания на разные ветры. Например, за сохранение церковнославянского языка на церковной службе. Когда говорят, что какая разница, идёт служба на польском или на церковнославянском языке? Главное, что сохраняем православие. То я им отвечаю: „Разница есть, и огромная. У эскимосов есть слов 50 для описания снега, его видов и состояний. А у нас? Два-три. Церковнославянский язык для описания добра и всех его производных, состоящих из этого же корня, имеет 200 слов. А если вы возьмёте словарь польского языка, насчитаете только несколько слов с этим корнем. Происходит это потому, что славянский язык – это язык духовный, если говорить по-современному – профессиональный. Поверьте, а я знаю, что говорю: я всю жизнь занимаюсь профессиональным языком математики и физики. И почему мы должны в Церкви отказываться от профессионального языка в пользу повседневного и общедоступного, на котором мы и ругаемся, и сквернословим, и засоряем его иностранными выражениями, сокращениями и аббревиатурами?

АР: Говорят, что никто не понимает церковнославянского…

– Так пусть выучат и не понижают уровень духовной жизни только потому, что они ленивы. Математики, программисты, врачи, астрономы тоже ведь учат свою терминологию. А мы свою культуру не хотим выучить? Многие годы я уже преподаю в университете и никогда никому не сказал, что не нужно учиться. Если мы откажемся от своего языка и традиций, то сами себя уничтожим. За нами же тысячелетняя история Руси. Отказаться от неё – это как погасить огонь, который нас греет…

Полный текст интервью опубликован в журнале Przegląd Prawosławny, N 01/2022

P.s. Уникальный скансен деревянной русской архитектуры в Беловеже, созданный более 40 лет назад профессором Анатолием Одзиевичем и его единомышленниками, будет носить его имя.